Культ святых Бориса и Глеба во властных отношениях
Культ святых Бориса и Глеба во властных отношениях древней Руси XI — начала XII века
Соловьев К.А. Культ святых Бориса и Глеба во властных отношениях древней Руси XI — начала XII века // Вопросы истории. 2002. № 5. C. 14-33.
Позицию Святополка, равно как и стремление представителей других династических линий связать свое имя с культом Бориса и Глеба, объясняет В. И. Лесючевский: «Борис и Глеб были необходимы князьям прежде всего как личные покровители». При этом чаемое покровительство святого, видимо, не имеет ничего общего со стремлением «привлечь к себе общую любовь», как считал М. Д. Приселков [51] . При фактическом равенстве прав на киевский стол и единственно возможном способе утвердить свою власть посредством заключения «ряда» с городской общиной, важным элементом выбора становилась не абстрактная «любовь», а вполне поддающаяся оценке «харизма» князя.
«Харизматический лидер» раннего средневековья должен обладать определенным набором парных достоинств, одни из которых были лично-родовыми характеристиками, а другие — следствием его богоизбранности. Полным набором таких парных качеств был наделен, с точки зрения агиографа, святой Борис, что и зафиксировано в особой приписке «О Борисе и его облике». Во-первых, это лично-родовые качества: «Благого корени, послушен отцу… Телом был красив, высок, лицом кругл, плечи широкие, тонок в талии, глазами добр». Во-вторых- качества, данные Богом: «Благодать Божия цвела на нем». Так же парно даны добродетели Владимира Мономаха в его некрологе. Это лично-родовое качество: «Сын благоверна князя Всеволода, украшенный добрыми нравы»; и покровительство со стороны небесных сил: «Прославленный в победах, ибо он всею душою возлюбил Бога». Свои особые отношения со св. Борисом постарался подчеркнуть в «Поучении» и сам Владимир Мономах: «И вышли мы на святого Бориса день из Чернигова и ехали сквозь полки половецкие, около ста человек, с детьми и женами. И облизывались на нас половцы точно волки… Бог и святой Борис не выдали меня им на поживу, невредимы дошли мы до Переяславля» [52] .
Покровительство святого князю (или целой династической линии) могло стать важным элементом личной харизмы и, следовательно, серьезным аргументом в пользу того или иного претендента на великокняжеский стол. Ярким примером борьбы за покровительство стал знаменитый спор о выборе лучшего места для установки рак с мощами Бориса и Глеба, случившийся при их перенесении в новый каменный храм между Владимиром Мономахом, с одной стороны, Давыдом и Олегом Святославичами — с другой.
Церемония перенесения мощей в 1115 г. была приурочена к столетию гибели Бориса и Глеба, но имела, видимо, и другой смысл, понятный в более широком историческом контексте. Поскольку во второй половине IX в. великими князьями были три сына Ярослава, то практически равные права занять «отний и дедний стол» имели потомки трех династических линий, соответственно Изяславичи, Святославичи и Всеволодовичи. В 1093 г., после смерти великого князя Всеволода Ярославича, его сын Владимир Мономах без борьбы уступил киевский стол формально старшему из всех потомков Ярослава Мудрого князю Святополку Изяславичу. Но через 20 лет тот же Владимир Мономах занял киевский стол в обход старшей ветви — Давыда и Олега Святославичей. Участие последних в торжественной церемонии, вероятно, должно было подчеркнуть их согласие с главенствующей ролью Мономаха в системе «братского соправления» в духе «Завещания» Ярослава Мудрого. Единство старших в роде Ярославичей подчеркивалось при проведении обряда перенесения рак участием православных иерархов из Киева, Чернигова, Переславля, Белгорода, Юрьева и игуменов крупнейших монастырей. В то же время летописцы не могли (или не захотели) скрыть, что торжественная церемония сопровождалась демонстративными жестами со стороны всех участвующих.
До начала обряда представители соперничавших династических линий успели показать свое усердие в почитании Бориса и Глеба (Олег Святославич достроил каменный храм, а Владимир Всеволодович оковал раки Бориса и Глеба золотом). Далее Лаврентьевская летопись сообщает, что при перенесении мощей Владимир приказал «метати» под ноги ковры и драгоценные ткани. Олег же Святославич в ответ угостил обедом священников, освятивших каменную церковь [53] .
Кульминация княжеского соперничества наступила в момент установки рак в новом храме: Владимир хотел разместить их в центре храма «и терем серебряный поставить над ними». Давыд и Олег настаивали на том, чтобы раки поместили в специальной «комаре» у правой стены храма. Разрешение спора было передано на усмотрение самих святых, иными словами- метали жребий, выпавший в пользу Святославичей. Однако преимущество Святославичей сохранялось не долго. «Володимер же, — вновь сообщает летопись, — оковал раку сребром и златом и украсил гробы». Но и этим спор о покровительстве не закончился. В 1117 г. Владимир Мономах начал строительство храма на месте гибели Бориса на р. Альте. Ответ Давыда Святославича не заставил себя ждать — тут же началось строительство Глебоборисовского собора в Чернигове [54] .
Таким образом, если судить по двум вышеизложенным сюжетам, в культе Бориса и Глеба вновь, как и в предыдущем поколении, сталкивались две властные тенденции. Первая из них: использовать культ для прекращения братских междоусобиц и закрепить достигнутое враждующими князьями соглашение какой-либо церемонией у мощей святых-страстотерпцев. Политическое противостояние, таким образом, решалось как семейное дело, ведь Борис и Глеб были родственниками и желанными покровителями каждого князя из династии Рюриковичей. К тому же, прибегая к «посредничеству» святых в разрешении споров, князья в действительности использовали в своих политических спорах авторитет церкви, всегда стоявшей за единство русских земель и правящих в них князей.
Вторая тенденция практически противоположна первой. В соответствии с ней каждый князь старался подчеркнуть покровительственные отношения, установившиеся именно между ним и святыми мучениками. Особенно важно это было для тех князей, которые претендовали на первые позиции во властных отношениях. Наиболее наглядно эта вторая тенденция проявилась в публицистике. Хотя дискуссия о времени появления тех или иных литературных произведений, связанных с почитанием князей-страстотерпцев, не окончена, преобладает мнение, что основные литературно-публицистические произведения борисоглебского цикла в целом оформились на рубеже XI-XII веков [55] . Если же учесть все высказанные точки зрения [56] , то следует исходить из того, что в рассматриваемый нами период Сказание и Чтение (созданные в момент окончательной канонизации Бориса и Глеба и, одновременно, жесткого противостояния между Ярославичами, то есть в 1070-е годы) были частично переработаны и дополнены Летописной повестью и «Сказанием о чудесах» [57] . Авторы этих произведений были наблюдателями и участниками всех важнейших политических событий своего времени. Давая оценку членам правящей династии и формируя тем самым их образ в глазах современников и последующих поколений, они использовали общий контекст бори-соглебского культа и его конкретные детали для того, чтобы создать эталон «правильного» политического поведения и отмерить степень приближения или удаления того или иного участника властных отношений от образца, что давало уверенность в объективной (отстраненной, вневременной), а следовательно, и справедливой оценке. В связи с этим эталонное властное поведение определялось текстами, созданными если не в одно время, то в одну эпоху. Изображение «правильного» поведения могло быть двояким:
критикой «неправедных» действий князя и прямыми публицистическими вставками в тексте.
В качестве «неправедного» властителя в текстах борисоглебского цикла представлен князь Святополк Окаянный. Его характеристика в Чтении: «Окаянный сын Святополк… радуясь отцовской смерти, сел на коня и, быстро доехав до Киева града, сел на столе отца своего» [58] . В Сказании: «Сказал так в душе своей окаянный: …Добавлю к беззаконию еще беззаконие, все равно и грех матери моей не очистится, и с праведными не напишуся». В ЛП: «Святополк же, исполнившись беззакония, воспринял мысль Каинову» [59] . Здесь выделяются два момента.
Первый — «неправильный» властитель нарушает «закон» (то есть религиозные заповеди): он радуется смерти отца и организует убийство братьев. Второй — негативные поступки связаны не только с его личными качествами или наущением дьявола. Важную роль играет «родовое проклятье» — грехи предков, передающиеся и накапливающиеся из поколения в поколение.
Далее, Святополк в Чтении, ЛП и ПЧ убивает братьев для того, чтобы стать единодержцем [60] . При этом в ЛП это намерение связывается с одним из смертных грехов — гордыней, а в Сказании — с именем Каина. Отсюда можно сделать вывод, что стремление к единовластию расценивается в то время как неверное, тождественное нарушению «закона». Но это не совсем так. Ведь Ярослав Мудрый тоже в конце концов стал единодержцем. И самый ранний из всех текстов (ПЧ) заканчивается фразой, по меньшей мере нейтральной к идее единовластия: «А Ярослав, придя в Киев, сел на столе и завладел всей Русской землей». В Чтении же, последовательно проводящем идею старейшинства, на том же месте стоит фраза совсем иная: «Так же по смерти окаянного принял власть брат блаженных, именем Ярослав, и он же был старей блаженных». Чуть ближе к паремийной фраза в Сказании: «И с того времени крамола прекратилась в Русской земле, а Ярослав завладел всею волостью Русской» [61] .
В каждом из этих сочинений акценты, как видим, расставлены чуть-чуть иначе. Ударение переносится с права на единовластное правление (в ПЧ), на право старейшинства (в Чтении) и прекращение «крамолы» (в Сказании). В летописи же приход к власти Ярослава вообще не соотносится с мыслью о единодержавии, сохраняется лишь тема преемственности [62] . Причина тому — явное несоответствие идеи единодержавия тем историческим условиям, в которых создавались рассматриваемые здесь произведения борисоглебского цикла. За три десятка лет, что отделяют киевское восстание 1068 г. от Любечского съезда 1097 г., сформировалось устойчивое мнение о невозможности и аморальности стремления к единодержавию, поскольку оно провоцирует княжеские междоусобицы, подрывает позиции князей в их отношениях с городами и ведет к ослаблению Руси в ее противостоянии Дикой степи. Идее единодержавия необходимо было противопоставить другую, более соответствовавшую реалиям формирующейся раздробленности, но сохранявшей важнейший элемент «Божьего благословения».
В конце концов авторы произведений борисоглебского цикла и прямо рассуждают о княжеской власти. В Чтении: «Видите ли братие, коль высоко было почтение святых к старшему брату… Мы же ни мало не имеем почтения к старейшинам, но иногда противоречим им, иногда же укоряем их, многажды же супротивимся им». В Сказании: «Поистине вы цесари цесарям и князья князьям, ибо вашей помощью и защитой князья наши противников державно побеждают и вашей помощью гордятся» [63] . «Формула власти», к которой может быть сведена публицистическая составляющая произведений борисоглебского цикла, сложившегося при внуках Ярослава, выглядит следующим образом: «правильная власть» — это власть преемственная, сохраняющая и развивающая лучшие черты предшествующих правителей (идея «закона»). Но преемственность власти не означает ее наследования по нисходящей линии- от отца к сыну, или по горизонтали — от брата к брату. Настоящий преемник должен получить покровительство Бориса и Глеба и, тем самым, божественное благословение на занятие стола [64] . «Правильная власть» сохраняет единство династии, не допуская «дияволя шатания» и ослабления Руси. Условие правомерности власти- подчинение младших старшим. Более широкая трактовка принципа старейшинства подразумевает добровольное подчинение «старейшинам», то есть Богом поставленным начальникам.
Историки XIX в. связывали оформление церковно- политической доктрины древней Руси с Киево-Печерским монастырем и в частности с именами Феодосия Печерского и автора Чтения, Нестора [65] . И в дальнейшем эта точка зрения не вызывала сколько-нибудь обоснованных возражений. Но существует потребность выяснить дополнительно, возможны ли были варианты в трактовке данной доктрины или она оформилась в жесткую конструкцию, не допускавшую отклонений и альтернатив. Для этого необходимо определить, кто из князей Русской земли, по мнению публицистов рубежа XI-XII вв., ближе всего был к идеальной формуле власти.
В Чтении идея преемственности власти в двух местах соединена с именем Изяслава. Впервые — там, где говорится о смерти Ярослава: «Недолго болев, предал [Ярослав] душу в руки Божий, поручив стол свой старейшему сыну своему Изяславу… Сотворили же и при сем чудеса многие святые страстотерпцы Борис и Глеб» [66] . Затем «боголюбец» Изяслав по примеру отца возводит церковь святым- страстотерпцам. Ему же принадлежала инициатива первого перенесения мощей Бориса и Глеба в новую церковь.
В Сказании Изяслав подчеркнуто (и притом дважды) поставлен в один ряд с другими «наследниками отца своего и преемниками престола» — Святославом и Всеволодом. Сцена же с ногтем святого Глеба изложена развернуто, с массой подробностей, в результате чего образ Святослава, заслоняет образ старшего брата. Далее в Сказании содержится ряд мелких черточек, создающий негативный образ сына Изяслава- великого князя Святополка. Начало положено фразой о «забвении» в период правления Святополка каменной церкви в честь Бориса и Глеба, строительство которой вели его дяди. Вслед за этим — давно отмеченное несовпадение между Чтением и Сказанием в описании чуда с освобождением невинно заключенных [67] . Если согласно Чтению чудо совершается во времена Ярослава Мудрого, а неправая власть представлена безымянным старейшиной, то согласно Сказанию именно Святополк, послушав клеветников, посадил «в погреб» двух человек, оковав их без вины [68] . Вмешательство Бориса и Глеба здесь понадобилось для того, чтобы князь, а не старейшина признал свою ошибку. Наконец, Святополк препятствовал перенесению мощей в новую каменную церковь, построенную Олегом Святославичем. Вместе с тем автор Сказания либо нейтрален, либо доброжелателен по отношению к Святославу и Всеволоду Ярославичам и их сыновьям: Владимиру Мономаху, Давиду и Олегу Святославичам. «Сказание о чудесах», продолжившее первоначальный текст Сказания, проводит мысль, что династическая линия, связанная с Изяславом Ярославичем, не может претендовать на исключительное право наследования «земли русской», поскольку есть и другие не менее (а может быть и более) достойные представители династии.
Наконец, в ПВЛ (и последующих статьях Лаврентьевской летописи) усилена роль Всеволода Ярославича и его сына Владимира. Достигнуто это введением в летопись тончайших намеков на близость образа Всеволода к образу св. Бориса — правителя земель, позже доставшихся Всеволоду и его потомкам. Образы св. Бориса и Всеволода Ярославича наиболее явно сближаются в описании событий, предшествующих смерти соответственно Владимира и Ярослава. В Чтении великий князь Владимир Святославич удерживает при себе Глеба, а Бориса призывает из Ростова, страшась козней Святополка, и поручает ему свою дружину. В летописном же сообщении о кончине Ярослава Мудрого говорится, что именно Всеволод находился при великом князе, «поскольку был он любим отцом более всех его братьев, и держал его отец всегда рядом с собой» [69] . Выходит, что общая для всех произведений борисоглебского цикла тенденция — обоснование правильной власти с опорой на образы Бориса и Глеба — получает в каждом из них собственную направленность, в зависимости от близости автора к той или иной ветви династии.
Таким образом, культ Бориса и Глеба нельзя связать с какой- то одной властной традицией. Имена князей-страстотерпцев привлекались для иллюстрации и обоснования различных социально-политических доктрин, в зависимости от того, в какой среде (княжеской, церковной, народной) бытовали эти идеи. Кроме того, с течением времени менялись уже сложившиеся и устоявшиеся представления о том, что символизируют образы святых-страстотерпцев в сфере властных отношений. Возникновение культа, видимо, можно связать с общеевропейской тенденцией к институциализации этих отношений на основе христианских ценностей и формирования новых властных традиций. Отсюда — эволюция представлений о том, в чем заключается духовный подвиг первых русских святых, чему они покровительствуют и, следовательно, что считать правильным поведением как в борьбе за власть, так и в управлении государством.
Наиболее устойчивой оказалась та трактовка образов Бориса и Глеба, которая сформировалась во второй половине XI в. в Киево-Печерском монастыре и была затем развита в церковно-публицистических сочинениях, затрагивавших тему династических споров. В этой трактовке Борис и Глеб выступают в качестве покровителей всей русской земли и, соответственно, всей династии Рюриковичей. Единство династии здесь — аналог Богом данной власти византийского императора применительно к реалиям древней Руси, а подчинение младших князей старшим (при справедливом отношении старших к младшим) — не альтернатива единодержавию, а единственно возможная форма его выражения. Однако при составлении каждого из произведений борисоглебского цикла эта общая церковно-политическая идея преображалась таким образом, чтобы утвердить правоту одной из трех династических ветвей в потомстве Ярослава Мудрого: Изяславичей, Святославичей или Всеволодовичей.
В княжеской трактовке отчетливо заметны две разные тенденции. Одна соотносится с церковной: к памяти Бориса и Глеба обращаются в том случае, когда необходимо предотвратить или ликвидировать династический конфликт. Другая — прямо противоположная — служит обоснованию права на то, чтобы силой добиваться справедливого решения спорных вопросов во властной сфере. Эта вторая трактовка опиралась на концепцию покровительства святых той или иной территории, той или иной династической линии. При этом чем больше проходило времени со смерти Ярослава Мудрого, тем менее значимой в между княжеских отношениях выступала первая трактовка, а более значимой — вторая. Соответственно и тема христианской жертвенности уступала другой — воинской доблести, выразителем которой постепенно становится св. Борис.
Еще две трактовки можно обнаружить в народном отношении к святым-страстотерпцам. Первая из них — распространившееся в южнорусских землях убеждение в целительных качествах мощей Глеба (в первую очередь) и Бориса. На начальном этапе (XI в.) эта трактовка выполняла прямую протестарную функцию — преобразования династии Рюриковичей из языческих в христианских правителей. Окончание этого процесса ознаменовалось появлением иной трактовки: святые восстанавливают попранную властью справедливость и тем самым выступают в качестве одного из важнейших ориентиров в спорах за власть и вокруг власти.
